В 60-х годах лютой зимой я впервые оказался в доме творчества «Сенеж». Там же оказался и Юрий Александрович Молок.

В доме творчества графики занимались литографией, а я один знал про штук сорок литографий Марка Шагала, которые тот подарил гравюрному кабинету Пушкинского музея. Большинство художников было из провинции, и они захотели посмотреть работы мастера и пошататься по Москве, несмотря на лютый мороз, заметьте. Был снаряжен специальный автобус, и мы попали в гравюрный кабинет, а потом разошлись, договорившись встретиться в шесть. В шесть вечера все собрались у автобуса, Юрий Александрович волок большой и тяжелый чемодан, который мы с трудом втащили в автобус. «Что там такое?» – поинтересовался я. «Книги», – ответил Молок, – «Пусть поживут со мной на Сенеже».

На середине пути старенький автобус, естественно, ломается, и мы оказываемся в чистом темном поле, замерзающими, естественно, насмерть. Шоферу удалось, наконец, остановить какой-то автобус с полувыбитым стеклом, закрытым какой-то картонкой, который согласился-таки нас отвезти. Делать было нечего, и мы решили, что лучше терпеть холод, но все же двигаться вперед.

По приезде все ринулись в столовую пить горячий чай и есть холодную котлету, а я поволок чемодан в комнату Юрия Александровича, собираясь, затем присоединиться к компании. Но хозяин сказал, что после пережитого мы можем «заболеть и умереть» и открыл чемодан с фолиантами, где в уголке уютно лежала поллитра. Юрий Александрович вскрыл ее, налил два государственных граненых стакана почти до краев и мы деловито, как лекарство, выпили содержимое. Так началось наше знакомство.

После мы дружили домами и однажды, сговорившись, выехали в Тарусу навещать наших детей в пионерлагерь. Я к тому времени уже часто бывал в Тарусе и хорошо знал дорогу от лагеря вдоль Оки к могиле Борисова-Мусатова. Мы навосхищались надгробием Матвеева и сели на скамеечку восхищаться пейзажем тоже. Но тут маленькая поначалу фиолетовая тучка стремительно превратилась в огромную фиолетовую кляксу. Я предположил, что сейчас нас обольют и надо тикать, но Юрий Александрович никуда не суетился. Он вообще никогда не суетился, разве что в послевоенном Ленинграде, где он был велогонщиком и на каких-то соревнованиях опережал всех, а с тротуара неслось «давай жид, жми».

Дождь накрыл нас с головой, и мы, сбежав с пригорка у церкви, оказались в ресторане. Теперь в Тарусе много увеселительных заведений, а тогда был один провинциальный ресторан, где опять была произнесена историческая фраза о том, что мы можем «заболеть и умереть». Пришлось нам пить водку и закусывать жареной плотвой что ли, очень дешевой и очень вкусной. Любознательный Молок тут же выяснил, что рыбки из Оки, и поставляют их местные жители. Позже, когда гроза прошла, мы обнаружили себя на пристани (это были две или три доски, куда приставал водный транспорт). Обнаружили мы себя в компании мужиков, которые делились с нами портвейном, а потом мы делились с ними откуда-то взявшимся портвейном, и мужики быстро окрестили Юрия Александровича «Колей», что ему, очевидно, нравилось. Он, было, уже сговорился ловить рыбу сетью где-то на противоположенном берегу в каких-то одним мужикам известных озерах. В результате мы чуть не опоздали на единственный в те годы, расхлябанный автобус «Таруса–Москва». Сейчас в Тарусе не меньше сотни такси и ряд питейных заведений. Одно из них – кафе «Ока», аккурат на месте нашего с Молоком исторического сидения.