Образ странника ‒ пожалуй, один из самых пронзительных и самых притягательных в мировой художественной культуре. За ним, как правило, тянется шлейф тайны и влекущей в неизведанное недосказанности. Борис Кочейшвили представляется мне живым воплощением того самого мифического странника, которому подвластны и время, и пространство, и за которым хочется в эти время и пространство уйти…
Казалось бы, странно говорить такое о человеке, душой и телом привязанном к своей московской мастерской. Однако вселенная художника, заключенная в этих небольших квадратных метрах, поистине бесконечна. Мысли и чувства начинают обнажаться уже при общении с мастером, до непосредственного соприкосновения с его творчеством. Когда на улице дождь, запах сирени вливается в окна, а в доме потрескивает камин и Кочейшвили заводит свои рассказы, которые словно вынуты не из этой реальности. Один из них о том, как он, будучи восемнадцатилетним, бегал по полю за совой, представлявшейся юноше в образе старой, побитой молью бабушкиной муфты. Он был уверен, что поймает, а сова-муфта упорно не подпускала его к себе. Впоследствии эта непойманная мифическая сова переселится в творчество Бориса Кочейшвили, возникая то тут, то там. И еще рассказ, и еще… А вскоре ты плавно «перетекаешь» в пространство его работ…
Удивительным образом Борису Кочейшвили удается вербализировать и визуализировать сложнейшие интенции своего внутреннего мира посредством непрерывной цепочки во времени: графика – живопись – рельеф. И все это неразрывно связано с поэзией – теми немногословными …стишиями, без которых восприятие его как художника было бы неполным.
Идя от графики к рельефу, Б. Кочейшвили в какой-то мере, пусть и не в прямую, реализовал программу академического образования: «Путь от графического изображения к реальному объему считался единственно правильным путем, позволявшим сообщить ученику верное понимание специфики скульптуры, ее творческого метода, изобразительного языка и художественной формы»1. Но искусству скульптуры Борис специально не учился. Все решила встреча в 1990-х годах с Аделаидой Пологовой – одним из ярчайших представителей скульпторов-шестидесятников. Кочейшвили подолгу жил у нее на даче, располагавшейся на Оке. Вдохновленный уникальным талантом Пологовой, молодой художник захотел попробовать себя в скульптуре, на что Аделаида Германовна сказала: «Боречка, займитесь рельефом». Прозорливость гения… Это общение стало для Бориса временем счастья. Позже, в 2000-х у него появилась работа под названием «Плот», где изображены двое влюбленных. Комментируя ее, сам художник говорит: «По Оке все время плывут люди счастливые». А на вопрос «Что такое счастье?» Кочейшвили отвечает: «Уплыть с любимой женщиной в лету»… И вот эти придуманные им женщины вселяются в пространства его работ, ведя безмолвный разговор. Кто они? – Три грации? Чеховские «Три сестры»? Кочейшвили ведь очень любит театр…
Сиюминутность впечатления, уходящая глубиной высказанной в виде метафоры мысли в вечность. За счет этого произведения Бориса Кочейшвили камерны и монументальны одновременно. Сам по себе невысокий, рельеф дает зрителю ощущение глубины пространства. Такой эффект достигается благодаря тому, что изображение места – леса, реки, просеки сводится к плоскости доски. Техника же рельефа используется автором исключительно для обозначения героев – людей и предметов. Произведения Б. Кочейшвили бессюжетны, но, в то же время, они далеки от абстракции. Вот как характеризует свое эстетическое кредо сам автор: «Со времен наскальных росписей и до наших дней искусство постоянно курсирует от барочных форм к классическим… и обратно… Наблюдая эту борьбу двух разнонаправленных, казалось бы, стилей в искусстве, я ощущаю эту самую борьбу и внутри себя»2. Два начала, о которых говорит художник: композиционная конструктивность и чувственная наполненность, – неразрывно сосуществуют в создаваемых им образах.
Имея, с одной стороны, много общего с традиционным представлением о рельефе и принципами его построения, в то же время, работы Б. Кочейшвили демонстрируют сложную авторскую трактовку этих представлений. Будучи идеально выверены композиционно, работы населяются автором персонажами, «пришедшими» из разных временнЫх параллелей: пюпитрами, архитектурными барочными деталями, цветами, вазонами, потирами, самоварами, вилками… Ряд, который можно продолжать довольно долго, общепринятой логике взаимоотношений предметов не поддается. Это логика Бориса Кочейшвили, присущая только ему одному. Возможно, по этой причине и повторить его «художественную манеру» не представляется возможным. Традиционный же для рельефа «фон» перестает быть таковым, будучи наделен функцией организации пространства.
«Всякий язык начинается с образования корней или тех основных звуков, в которых первобытный человек обозначал свои впечатления, производимые на него предметами и явлениями природы. Возникавшее понятие пластически обрисовывалось словом как верным и метким эпитетом»3. Не случайно в объяснении становления языка как явления появляется определение «пластического». Ведь даже слово в представлении человека имеет некий пластический эквивалент. Не менее сложные процессы сопутствуют сложению художественного языка, где в пластику облекаются зрительные впечатления. «Корни и звуки» художественного языка Б. Кочейшвили постоянны и неизменны. Из них формировался его индивидуальный творческий почерк, где скульптурный рельеф стал тем самым «метким эпитетом», который и является глубинным знаком авторской языковой системы.
Произведения Бориса Кочейшвили – это интеллектуальные ребусы, разгадывать которые невозможно без наличия в анамнезе значительной доли эрудиции. Изобразительный ряд его работ имеет визуальные константы. Однако в трактовке автора это всего лишь «оболочки», которые каждый раз наделяются новыми смыслами, в зависимости от того, каким образом он их компонует друг с другом. Те, что маркируют пространство: лес, река, просека, небо, – являются вневременными метафорами. Композиционно они расположены так, что затягивают в себя взгляд зрителя, погружая в атмосферу несуществующих реальностей.
По аналогии с представлениями различных традиционных культур, эти природные пространства становятся пограничными участками сакрального и профанного, где встречаются «тот и этот свет», на которых могут происходить хронологические сдвиги, схлопывания, разветвления. Наделенные глубокими смыслами, в основе которых многовековая память предков, пространственные символы Б. Кочейшвили рождают мифологические миры. В них он с легкостью встраивает людей и предметы. Но все условно – герои, способ их изображения и даже сама идея включения персонажей в предлагаемую среду бытования. Однако объединенные фантазией автора части становятся целым, предъявляя взору мир нездешний, требующий вдумчивого познания и осознания. Все элементы композиции настолько естественно сопрягаются между собой, что создается полное ощущение реальности, словно это лепили с натуры. Борис Кочейшвили околдован миром своих символов и волшебных пространств. Путешествуя по ним в роли полноправного хозяина, он рождает свою персональную действительность.
Важная роль в его рельефах отведена цвету. Явление, встречающееся в скульптуре нечасто. И в этом сказывается не только предыдущий опыт живописца. Вопрос сопряжения объема и цвета становится совершенно новой практикой для любого художника. Этим в совершенстве владела А. Пологова, которая во всем являлась образцом для Бориса. Творческое общение с этим уникальным мастером принесло свои плоды. Кочейшвили тонко чувствует цвет, не расходуя попусту его возможности.
Палитра, используемая им в рельефах, постоянна. Есть два «генеральных» цвета – белый и золотой. Ими мастер может покрыть всю поверхность. Тогда на первый план выступает графичность геометрических построений, более выявленной становится «тактильность лепки». В данном случае, чистота цвета воспринимается как чистота материала ‒ белого гипса и золотистой бронзы4. К другой группе относятся рельефы, где цветовая гамма включает в себя несколько оттенков – это пастельные тона: бежевый, приглушенные зеленый, серый, розовый. Характерно, что по сравнению с ранними работами (1990-е гг.), где цвет активно заявлял о себе, с течением времени тона смягчались, становясь менее открытыми и более сложными.
Есть у Б. Кочейшвили такое немногостишие:
«Оставьте
Меня
В покое
Увидите
В какое
Движение
Приду я
В какое»
Внутреннее состояние глубинного покоя является определяющим для всего, что делает Борис Кочейшвили. «Декларативная непарадность» ‒ так называет основную эстетическую составляющую творчества художника его «добрый гений» Тамара Вехова. А «движение» ‒ это та внутренняя натянутая стрела сложного смысла, которая не дает оторваться от медитативного познавания созданных им работ. Несуетно, тихо, глубоко – ощущения, которые испытываешь при созерцании творений Бориса Кочейшвили – околдованного тайной бытия странника…