Если античная Венера родилась из пены морской, то русская Венера вышла из леса, считает художник Борис Кочейшвили. Русский лес, лесная чаща — образ некоего изначального «нашего» пространства, точка зарождения национального самоощущения и менталитета. Лес — это не только мифологический образ, но и образ пластический. Чаща и просека, лес и поле — подобно колоннаде и антаблементу в античной культуре — представляют собой для русского глаза два основных варианта поведения неодушевленной материи в пространстве.
Если мы представим себе ряд хрестоматийных русских картин XIX века, то немедленно окажемся в лесу: «Мишки в бору», написанные художником с говорящей фамилией Шишкин, произведения Левитана, Васнецова, Клевера… В XX веке футуризм и тотальная индустриализация подняли на знамя город, машину и скорость. Природа морально устарела, ее писали лишь эстеты и эскаписты. (Впрочем, даже в ХХ веке никто не пытался списать со счетов волшебное русское слово «дача»).
В наше время тема вновь стала актуальной. Граждане постиндустриального общества, “упакованные под завязку” различного рода информацией, устремляются на волю, в леса в расчете на обнуление и перезагрузку. Регулярно проходит слух, что тот или иной общий знакомый пополнил ряды так называемых «дауншифтеров» — оставил престижную работу и «забил» на карьеру ради возможности свободно перемещаться, творить и жить на природе.
Таким образом женщин, вольно прогуливающихся на пленэре в живописной серии Бориса Кочейшвили,представленной на выставке, можно воспринимать не только в качестве Венер, из леса выходящих, но и в качестве утомленных городом дам, в леса уходящих. Недаром эти нагие дриады носят простые русские имена: Мария, Катерина, Елена…
Искусствоведы и кураторы твердят о том, что в современном искусстве в первую очередь важно актуальное высказывание, живая и оригинальная реакция художника на происходящие в мире процессы. Требование справедливое, репродуцирование как таковое морально устарело, от вездесущих images голова и так идет кругом. Но, по большому счету, все художники, вошедшие в большую историю искусств, именно этим и прославились — явили некий новый, актуальный взгляд на современность и формирующие её процессы.
Борис Кочейшвили вне всякого сомнения относится к числу мастеров со своим собственным взглядом и художественным языком. Хоть сам он и не дает своим работам концептуального комментария, очевидно, что его искусство построено на оригинальной, лишь ему свойственной пластике и тематике. В произведениях Кочейшвили есть две «актуальные», важнейшие, по сути, истории о современном человеке. Во-первых, это история его неожиданного — при всех существующих вариантах коммуникации — одиночества, его сложных отношений с другими человеческими особями, во-вторых – его специфической пластики среди ритмов этого мира, балансирующего между новым и старым веком.
