Борис Кочейшвили из числа тех художников, которые душой и телом привязаны к своей мастерской. Однако его вселенная, заключенная в этих немногих квадратных метрах, поистине бесконечна. Это ощущается при первой же встрече с мастером, еще до непосредственного соприкосновения с его творчеством.

Восемнадцатилетним юношей он гонялся по полю за совой, представшей ему в образе старой, побитой молью бабушкиной муфты. Будущий художник был уверен в удаче, но сова-муфта так и не подпустила его к себе. Эта непойманная мифическая сова поселится в творчестве Бориса Кочейшвили, время от времени напоминая о себе. Рассказы художника плавно уводят в пространство его работ.

Борис Кочейшвили визуализирует интенции своего внутреннего мира в движении между графикой, живописью и рельефом, устанавливая их связь друг с другом и с поэзией — лаконичные строфы, без которых восприятие его работ было бы неполным.

Идя от графики к рельефу, Кочейшвили в какой-то мере, хотя и не напрямую, реализовал программу академического образования: «Путь от графического изображения к реальному объему считался единственно правильным путем, позволявшим сообщить ученику верное понимание специфики скульптуры, ее творческого метода, изобразительного языка и художественной формы» ¹. При этом искусству скульптуры он специально не учился. Все решила встреча в 1960-е годы с Аделаидой Пологовой — одним из ярчайших скульпторов-шестидесятников. Кочейшвили подолгу гостил на ее даче у Оки. Вдохновленный талантом Пологовой, молодой художник захотел попробовать себя в скульптуре, и Аделаида Германовна посоветовала ему заняться рельефом. Это было время творческих открытий и тихого человеческого счастья. Появившуюся позже, в 2000-х, работу «Плот», где изображены двое влюбленных, Кочейшвили комментирует: «По Оке все время плывут люди счастливые», — а на вопрос «Что такое счастье?» отвечает: «Уплыть с любимой женщиной в Лету»… Придуманные им женщины смело вселяются в пространства его работ, ведя безмолвный разговор. Они то возникают в образе трех граций, то преображаются в чеховских трех сестер. Последняя метаморфоза неслучайна: художник очень любит театр.

Образный строй работ Бориса Кочейшвили отличает сиюминутность впечатления, соотнесенная с метафорой-размышлением о вечном. Благодаря этому его произведения камерны и монументальны одновременно. Невысокий рельеф Кочейшвили создает ощущение глубины пространства. Такой эффект достигается за счет того, что изображение места — леса, реки, просеки — сводится к плоскости доски. Техника же рельефа используется автором исключительно для обозначения героев — людей и предметов.

Произведения Кочейшвили бессюжетны, но и далеки от абстракции. Вот как характеризует свое эстетическое кредо сам автор: «Со времен наскальных росписей и до наших дней искусство постоянно курсирует от барочных форм к классическим… и обратно… Наблюдая эту борьбу двух разнонаправленных, казалось бы, стилей в искусстве, я ощущаю эту самую борьбу и внутри себя» ². Два начала, о которых говорит художник — композиционная конструктивность и чувственная наполненность, — неразрывно сосуществуют в создаваемых им образах.

Кочейшвили сохраняет связь с традицией в понимании рельефа и принципов его построения, но дает ей сложную авторскую трактовку. Будучи выверены композиционно, работы населяются персонажами, «пришедшими» из разных временнЫх параллелей: пюпитрами, архитектурными барочными деталями, цветами, вазонами, потирами, самоварами, вилками… Ряд, который можно продолжать довольно долго, не подчиняется привычной логике отношений между предметами. Это авторская логика Бориса Кочейшвили, индивидуальный взгляд художника на вещи. Возможно, именно в этом секрет его неповторимой художественной манеры. В многомерной оптике фон теряет свою традиционную функцию, решая задачи организации пространства.

«Всякий язык начинается с образования корней или тех основных звуков, в которых первобытный человек обозначал свои впечатления, производимые на него предметами и явлениями природы. Возникавшее понятие пластически обрисовывалось словом как верным и метким эпитетом» ³. Не случайно в описании рождения языка как феномена возникает определение «пластического». Ведь даже слово для человека имеет некий пластический эквивалент. Не менее сложные процессы сопутствуют сложению художественного языка, где в пластику облекаются зрительные впечатления. «Корни и звуки» художественного языка Кочейшвили постоянны и невариативны: темы, пластические приемы, цветовая гамма. Из них формировался его индивидуальный творческий почерк, где скульптурный рельеф стал своего рода «метким эпитетом».

Произведения Бориса Кочейшвили — интеллектуальные ребусы, чтение которых требует недюжинной эрудиции. Изобразительный ряд здесь включает визуальные константы. Однако в авторской трактовке это всего лишь «оболочки», которые каждый раз наделяются новыми смыслами, в зависимости от того, как художник их компонует. Те, что маркируют пространство — лес, река, просека, небо, — являются вневременными метафорами. Композиционно они решены так, что затягивают в себя взгляд зрителя.

По аналогии с представлениями различных традиционных культур, эти пространства отмечают границы сакрального и профанного, где встречаются «тот» и «этот» свет, на которых возможны хронологические сдвиги, схлопывания, разветвления. Ландшафты-символы Кочейшвили рождают авторские мифологические миры, куда он встраивает людей и предметы. Но все условно — герои, способ их изображения и даже сама идея включения персонажей в предлагаемую среду бытования. Тем не менее, связанные фантазией автора, эти части становятся одним целым. Все элементы композиции настолько естественно сопрягаются между собой, что создается полное ощущение реальности, словно это лепили с натуры.

Важная роль в рельефах Кочейшвили отведена цвету, что для скульптуры редкость. Здесь сказывается не только опыт Кочейшвили-живописца. Сопряжение объема и цвета — важная задача для любого художника. С нею блестяще справлялась Аделаида Пологова, которая во всем была образцом для Бориса Петровича. Творческое общение с большим мастером принесло свои плоды: Кочейшвили тонко чувствует цвет, не растрачивая его возможности впустую.

Палитра, используемая им в рельефах, постоянна. Есть два «генеральных» цвета — белый и золотой. Ими мастер может покрыть всю поверхность. Тогда на первый план выступает графичность геометрических построений, более выявленной становится тактильность лепки. В данном случае чистота цвета воспринимается как чистота материала — белого гипса и золотистой бронзы ⁴. К другой группе относятся рельефы, где цветовая гамма включает в себя несколько оттенков: это пастельные тона: бежевый, приглушенные зеленый, серый, розовый. Характерно, что по сравнению с ранними работами (1990-е), где цвет активно заявлял о себе, с течением времени тона смягчались, становясь менее открытыми и более сложными.

У Кочейшвили есть такое немногостишие: Оставьте  Меня   В покое Увидите  В какое   Движение    Приду я     В какое.

Внутреннее состояние глубинного покоя является определяющим для всего, что делает Борис Кочейшвили. «Декларативная непарадность» — так называют основную эстетическую составляющую творчества художника те, кто близко знаком с его произведениями. А «движение» в данном контексте — та внутренняя глубоко скрытая творческая энергия автора, которая позволяет ему создавать бесчисленные художественные вариации на вечные темы.