В последнее время мне все реже удается в чем-либо разобраться и все чаще хочется что-нибудь сделать. Когда я только начинал рисовать, мне казалось, что все то тайное, что я подразумевал под искусством, появится тогда, когда я, затратив много времени, во всем разберусь. Позже я заметил, что качество, если оно и появлялось, то чаще всего неожиданно － не тогда, когда ждал его.
Во время работы я стал замечать, что, рисуя, переношу на бумагу ритмическое состояние тела и души. С тех пор и в чужом рисовании стал отыскивать те же качества. Там, где чувственно-ритмическое начало меня устраивало, я ощущал себя соавтором и получал полное удовольствие от рисунка. Там же, где эта особенность носила преднамеренный, заданный характер, интерес к искусству, как учебнику: ритмы выверены, пространство известно; все сведено к простым знакам и формулам; рассматривать можно за версту, пространство зазывает, а не манит, оно неуютно: везде стоят указатели, как в парках культуры.
Есть мастера, где чувствуешь ритмическую беспредельность и чувственное богатство. Самый малый рисунок приглашает на многие минуты внутрь себя. Однократный просмотр и возможность насыщения отпадают. Каждый раз взгляд бежит по определенным вехам, но вех так много, что смотреть не надоедает. Это уже манящее пространство.
Многократные попытки собственного натурного рисования меня мало удовлетворяли － всегда был разрыв между стремлением и результатом. Стремления были всякими и зависели от разных причин － результат был всегда почти одинаков. Даже несмотря на внутренний настрой, каждый раз заново возникающий, способный менять и меняющий не только тон или цвет предмета, но и все остальное: характер, вес, масштаб, положение в пространстве, взаимосвязь и т.д. Наверное, эта одинаковость была от бессилия.
Неожиданно начал возникать мир, сотворенный из знакомых предметов заново － это оказалось интересным. Появилось отношение к искусству, как к игре и развлечению, в которых есть место даже шутке, нелепости и розыгрышу. Многие такое рисование, наверное, назовут легкомысленным. Думаю, что любой человек, а художник в особенности, сталкиваясь с массой явлений, создает в голове, чаще автоматически, более или менее интересные и разнообразные картины, но редко утруждает себя в фиксировании этих картин, а если делает это, то порой с огромными потерями. Вот когда мне удается фиксировать это «утерянное», то рисование становится радостным и серьезным. Конечно, существует и другое рисование － сосредоточенное. Но для меня жизнь, которую я хочу нарисовать, － это совокупность существующего и невероятного, услышанного, мелькнувшего и придуманного, прочитанного и ожидаемого.
Очень характерный пример － поездка в электричке. Вагон движется, стоит; люди входят, выходят, молчат, разговаривают; меняется пейзаж; заоконный мир проникает внутрь － мир вагона рвется наружу, а ощущение от всего цельное.
Как это нарисовать?

Театр я люблю. Может быть, поэтому и персонажи моих картинок ведут себя, как герои неизвестного мне спектакля. Что они сделают в следующий момент, мне известно. Я стараюсь, чтобы им было уютно на моей сцене-картинке. Некоторых из них я, конечно, знаю, и они появляются чаще, но перемены происходят почти ежесекундно, и одну из этих перемен я должен организовать и закрепить. Поэтому к литературному поведению моих персонажей я равнодушен, хотя в каждом случае многое мог бы рассказать. В первую очередь меня волнуют сложности пластического порядка.
Люблю литературу. Может быть, даже насквозь литературен. Мое рисование － как иллюстрирование собственных ненаписанных книг. Видимо, так надо объяснять «выдуманность мира» моих рисунков. Может быть, при «бездумном» повторении однажды твое ритмическое чувство тебя не обманет? Всего себя я не вложу в одну картину, но одна картинка может выразить больше, чем я значу. Люблю рукотворность и обнаженность приемов в работе. Тайное должно идти из души, а не от способа. Если бы удалось нарисовать крынку, да еще как-нибудь попроще, а она оставалась бы тайной, со своей жизнью, можно было бы радоваться. Но до этого далеко.
Передо мной лист бумаги. Макаю перо в тушь и, преодолевая страх перед белой поверхностью, наспех провожу какие-то линии － это уже начало. Пространство начинает образовываться. Оно все подчиняет себе: и знания, и опыт, и навыки, и мысли. И сам ты ни на чем настаивать не можешь, разве что советовать: вот здесь отдохни, здесь пропусти, здесь не бойся, заканчивай... Мне такое рисование мерещится у всех художников, которых я люблю.